ЛИТ-РА
– Так, где моя указка? – тяжело дыша, Тамара Павловна вернулась в учительскую. – Ну, где… кто видел мою указку?
– Да бросьте вы эти свои штучки… указки… – не выдержала Антонина Львовна, завуч школы, и, не поднимая глаз от школьных журналов, махнула рукой в сторону. – Идите уже на урок!
– Что вы, Антонинльвовна, это же… это как дирижер на концерте… я не могу без указки. А! Вот она! – Тамара Павловна сунула указку между книг и заторопилась в 10-й «б», у которого вот-вот должен был начаться урок литературы. Перед входом в класс Тамара Павловна поправила волосы, переложила книги и журнал в левую руку и рывком открыла дверь.
– Так! Все сели! Сели все, я говорю! – резкий возглас учительницы разорвал шумный гул класса, ученики быстро заняли свои места. Входная дверь громко захлопнулась, и стопка книг вместе с классным журналом небрежно бухнулись на учительский стол.
Учительницу литературы Тамару Павловну Мирончук ученики звали очень коротко – Тамарпална. Короче сократить уже было нельзя. Нельзя сказать, что ученики особенно любили её. Ни литературу, ни другие предметы, ни особенно учителей в школе они вообще не любили. Проще было перечислить, что старшеклассники любили в своей школе, для этого было достаточно пальцев на руках: первое сентября, новогодний огонек, дискотеки, викторины, большую перемену, горячие пирожки в столовой, последний звонок и долгожданный выпускной. Остальное было обязательным и утомительным, но необходимым приложением к этому развлекательному школьному набору.
Каждый урок каждого учебного дня начинался с тянущегося надрывного вздоха, проносящегося по классам. Вздох поднимался выше, сгущался и уплывал по коридору в физкультурный зал. Там он ещё долго висел под потолком, изредка взрываемый школьным мячом, затем уходил через щели в окна и плавно спускался на белый снег.
Тамарпална грузно опустилась на учительский стул, открыла журнал и надела очки.
– Сели, Печёнкин, я сказала! Сели и открыли свои дневники и сразу записываем домашнее задание. Повторяю для забывчивых домашнее задание на завтра: «Самостоятельная письменная работа на тему «Духовная деградация личности доктора Старцева в рассказе Чехова «Ионыч». Печёнкин, я сказала, записываем! Неси сюда дневник, я посмотрю, что ты записал!
Уронив сумку, Вадик Печёнкин поднялся со стула и, медленно подойдя к учительскому столу, протянул свой дневник. В графе напротив «Лит-ра» было написано два слова: «Духовная диградация».
Большую часть своей педагогической карьеры (через два года она собиралась отметить пятидесятилетний юбилей) Тамара Павловна вела литературу в школе, она имела весомый педагогический опыт работы со старшеклассниками! Она знала, что лучшее начало урока – строго и сразу поставить учеников на место и дальше спокойно работать по теме.
– Что за «Лит-ра»?
– Литература… м-м-м… так не влезает, Тамарпална!
– Не влезает, – передразнила учительница. – В твою голову, Печёнкин, литература никогда не влезет. Садись… Так. Сегодня мы обсуждаем рассказ Чехова «Ионыч», о котором я вчера вам рассказывала. Так, кто прочитал его и сможет нам рассказать суть произведения?
Тамарпална медленно встала из-за стола, взяла в руки привычную указку и направилась вглубь класса, оглядывая учеников.
Над классом медленно поднялась одна рука. Это была Лиза Болотова, отличница. Учительница по привычке ткнула указкой в парту Болотовой: «Давай, Болотова, с тебя начнем».
– Смотри, «Болото» опять впереди всех, – послышался шепот с третьей парты, за которой сидели крепкие «троешники» Гоша Синицын и Владик Голубев.
– Давай, Болотова, рассказывай ты, раз никто не помнит, о чем учитель вчера целый урок тут разорялась, – торжествующе произнесла Тамарпална, оглядев притихший класс.
– Основной линией рассказа является история несостоявшейся женитьбы Дмитрия Ионыча Старцева. Сама фамилия персонажа – Старцев, указывает нам на перспективу преждевременного старения души Ионыча… и…
– Так, хорошо, Болотова. Молодец. Садись. Пять. Печёнкин, а что ты запомнил из вчерашнего урока? Расскажи нам, как ты понял рассказ Чехова, – Тамарпална и в этот раз ткнула указкой в парту ученика.
– А чего опять Печёнкин? – промычал Вадик.
– Так, ты рассказ читал? Встань, когда с тобой учитель говорит!
– Ну, читал, – Печёнкин нехотя встал.
– Ну… рассказывай!
– Ну, он…
– Кто?
– Ну, главный герой…
– Как его зовут?
– Ну… а... этот… Ионыч!
– Ну, что... этот Ионыч? Что он за человек?
– Ну, Ионыч… он… это, он врачом работал… лечил… и деньги зарабатывал…. Ну, у него был роман с этой… Котиком… с девушкой из хорошей семьи. И они…
Печёнкин замолчал.
– Ну, что у них, сложились отношения? – подсказывала Тамара Павловна. Класс уже начинал мучительно и тихо хохотать.
– Ну, сложились… – Печёнкин опять замолчал, давя в себе смех.
– Так, Печёнкин, садись. Два. Мало того, что ты не учишь ничего, ты и на уроке не слушаешь.
– Я учил, Тамарпална! Учил я! – оправдывался Печёнкин.
– Ну, раз учил, расскажи тогда, в чём выражалось духовное падение главного героя?
Вадик опять встал, но молчал.
– Деньги, деньги пересчитывал… – раздался зловещий шепот со второй парты.
– Он, это… он деньги пересчитывал…
– Какие деньги, Печёнкин? К кому ездил в гости Старцев, в какую семью?
– К этим… Ну которые на роялях играли.
– Ну, ну… Почему я из тебя должна все это вытягивать? Ты что, двух слов на уроке литературы связать не в состоянии? Как ты будешь ЕГЭ сдавать, Печёнкин?
– А у него в ручке встроенный вай-фай с ответами из Интернета, – послышался голос с «камчатки», с последней парты, за которой сидел долговязый Гоша Пахомов.
Класс взорвался хохотом. Тамарпална хлопнула указкой по ближайшей парте.
– Так, Пахомов, не срывай мне урок! Или выйдешь сейчас из класса! Тихо! Ну, Печёнкин, что ещё ты можешь вспомнить?
– Умри, несчастная! – сорвал очередной шквал хохота Пахомов.
– А, да, так смеялся там слуга у этих… в той семье… куда Ионыч ходил.
– Пахомов, ставлю тебе «два» в журнал и завтра с родителями – к директору. Давай сюда дневник!
– А… это! Я его дома забыл!
– Завтра пусть родители приносят директору твой дневник.
– Ну что, Печёнкин, ты так и будешь молчать или слушать своих товарищей-идиотов?
– …
– Ну! Чего молчишь?
– … Я не молчу!
– Садись, изверг. У тебя выходит «три» в четверти, но как ты будешь писать ЕГЭ? Я не представляю...
Тамара Павловна подошла к учительскому столу, открыла журнал, перелистала несколько страниц и провела невидимой линией путь сверху страницы вниз, остановившись напротив фамилии «Журавлева».
– Так, Катя Журавлева продолжит. Что происходит с главным героем рассказа? Давай, у доски расскажи нам поподробнее.
Тонкая девушка с журавлиной фамилией грациозно прошла к доске, не спеша развернулась и, приняв позу модной актрисы с обложки журнала, начала литературный анализ:
– В рассказе «Ионыч» показана духовная деградация личности человека, который не интересуется ничем, кроме работы и денег. Еще в начале рассказа главный герой влюбляется в девушку из хорошей семьи, но она отвергает его любовь, потому что хочет стать актрисой.
– Журавлева тоже пойдет в актрисы! – послышался опять до боли знакомый голос Пахомова.
– Котик! – артистично продолжал он забавлять класс.
Класс уже тихо надрывался сквозь проступившие от смеха слезы.
– Пахомов, закрой рот или выйдешь из класса! – на этот раз грозно крикнула Тамарпална, замахав указкой.
– Всё, молчу, Тамарпална. Молчу!
– Продолжай, Журавлева…
– Через несколько лет её мечта так и не осуществилась, и она возвращается в свой город и живет там с мамой. Настоящая актриса должна готовить себя заранее к своей профессии…
– Правильно, Журавлева. Вот, например, супруга Туркина, Вера Иосифовна, с молодости пишет романы. Помнишь, кстати, как начинался её роман, который она в начале повествования читает гостям?
– Не помню...
– Её рассказ начинался словами «Мороз крепчал…» А на самом деле в это время за окном было… – Тамарпална вопросительно посмотрела на Журавлеву, – за окном было… Лето, летний вечер, Журавлева! Так автор передает контраст между тем, что человек думает, и что происходит на самом деле. Такой литературный прием называется контрастом, и он говорит нам о том… О чем он говорит, Серов? Серов, не спи!
Ученик за четвертой партой, маленький и смешной Саша Серов, подскочил, встряхнувшись ото сна.
– О том, что… – быстро выпалил он. – О том, что … мороз крепчал…
– Маразм крепчал! – «поправил» Пахомов, и бурный смех, который невозможно было никуда спрятать, ни подавить, опять порвал класс.
– Пахомов, ещё одна такая выходка, и ты будешь продолжать острить за дверью класса с двойкой в аттестате, – продолжала махать указкой Тамарпална.
– Всё, всё, Тамарпална!
– Болотова, так о чём говорит такой прием, применённый в рассказе?
– О том, что такой человек далек от действительности…
– Правильно, Болотова.
Усталый голос Тамарпалны стал ниже и суше. Дальше она начала произносить слова, как будто зачитывала что-то под диктовку. Многолетняя педагогическая практика подсказывала ей, что важные выводы говорить на уроке нужно медленно и четко, чтобы ученики прочувствовали «главную суть» урока, то есть произведения.
Она продолжала:
– Такие люди как Туркины живут своей обособленной, сытой, но скучной жизнью и пытаются заполнить пустоту жизни хоть какими-нибудь увлечениями. Ранний Старцев, как рисует нам его Антон Павлович Чехов, ещё может увлекаться, он живой и интересный мужчина, но его чувства отвергаются. Помните эту сцену, когда он обнимает Катю, целует её, но она отталкивает его, говорит: «Довольно» и убегает. Помните?
Тамарпална посмотрела куда-то в окно.
– Ну, а на кого похож главный герой в конце рассказа? Как его описывает автор? А, Серов, не засыпай снова, я тебе не дам… Надо работать на уроке!
Тамарпална по привычке указала на парту ученика указкой, только в этот раз она мягко ткнула в спящую голову Саши Серова. Он снова встрепенулся и быстро встал:
– Я работаю, Тамарпална. Старцев в конце рассказа представляется каким-то… неприятным… человеком, он… тово… духовно деградировал.
– Ну, а что это значит?
– Ну, он ходит, смотрит квартиры… вкладывает деньги в недвижимость… так неприятно ходит.
– Что значит «неприятно»?
– Ну, он тычет своей тростью в каждую дверь, не стесняясь людей…
– Да… правильно, Серов. – Тамарпална на секунду задумалась и переложила указку в левую руку. – А как Старцев теперь реагирует на воспоминания о былой любви, Журавлева?
Тамарпална развернулась вполоборота к другому ряду столов.
Журавлева медленно поднялась, поправив волосы:
– Старцев сказал: «А хорошо, что я тогда не женился». Подлец!
– Правильно, Журавлева! Ну, насчет подлеца я не совсем согласна...
– Да, ему подфартило, что он не женился на этой глупой актрисе, а то бы мучился всю жизнь… – опять привстал со своего места Пахомов.
Журавлева вдруг развернулась к Пахомову и резко выпалила:
– А он и так по жизни мучился от своего скверного и тупого характера!
– Ну… а так бы он маялся с ней. Как все мужики маются с вами… – Пахомов обреченно сел, класс вдруг затих, и все посмотрели на Тамарпалну.
– Пахомов, что ты лезешь? Ты не знаешь рассказа, так и молчи! Сначала прочитай Чехова, потом рот открывай… – была неумолима в своем вердикте Журавлева.
– А что там читать? Скукотища! Я пробежал краткое содержание и понял, что читать там нечего. Я лучше «Камедиклаб» посмотрю, там хоть поржать можно.
– Так, Пахомов, мы с тобой уже разобрались. Или нет? – Тамарпална грозно направилась к последней парте. – Я тебе сколько раз буду говорить – не лезь! Не лезь, понял?
Тамарпална со всей силы хлопнула указкой по парте Пахомова, указка хрустнула, переломилась пополам и выпала из рук учительницы.
– Я родителей твоих уже вызвала, сиди и молчи. Завтра попробуй не принести самостоятельную работу по теме, получишь два балла в аттестат!
– Я достану, Тамарпална, – полез рядом сидящий Синицын под стол.
Достав половинку указки, он протянул её учительнице. Та, резко развернувшись на месте и уверенно стуча каблуками по притихшему классу, вернулась к учительскому столу и, отодвинув стул, села.
Класс молчал.
Только Пахомов, тихо насвистывая, рассматривал замерзшие ветви деревьев за школьным окном. За окном сыпал мелкий снежок, было солнечно, морозно, и так тянуло выбежать на улицу, выдохнуть теплым паром, потереть озябшие ладони, замотаться шарфом и бежать, бежать… навстречу солнцу, небу и будущему душистому лету…
Тамара Павловна отдышалась и снова пошла «в наступление».
– Ну, так и в чём, по-вашему, «духовная деградация героя»? В чём она выражается? Давай, Синицын, теперь твоя очередь…
– Духовная деградация, Тамарпална, это когда герою уже ничего не нужно, кроме работы и денег. Ни любовь, ни впечатления, ни книги, ни какие-то развлечения… Он живет один и… никому не нужен.
– А почему он никому не нужен? – Тамарпална показала огрызком указки на Голубева.
– Потому что он никому не сделал в этой жизни ничего хорошего, – сходу «выпалил» тот. – Эгоист!
– Правильно! Как Пахомов у нас. Эгоист, думает только о себе. И даже о родителях не думает. Мать как ни придет, плачет, а он… – Тамарпална грозно посмотрела на Пахомова.
– Ну, а что я? Ну, вот зачем… зачем нам эти рассказы? Если тут нету ни одного положительного героя? – Пахомов привстал, чтобы его увидел весь класс. – Разве тут есть хоть один нормальный? Одни идиоты, что возьми семью Туркиных или самого этого… Ионыча. Чего в этом рассказе хорошего?
– Пахомов, сядь. Нужно было отвечать, когда я спрашивала. А если есть вопросы, задавать будешь в конце урока. Сядь!
– Нет, ну, Тамарпална, ну зачем тогда вообще вся эта дребедень нужна… эта литература? Что мне даст эта литература в жизни? Я понимаю – физика, математика, институт, специальность, профессия, а это – «Котик играет на рояле»… Тьфу, зачем мы это проходим?
– Пахомов, если кого и коснулась духовная деградация, то это тебя, а не главного героя. Как ты не понимаешь, что литература утверждает лучшие человеческие качества и идеалы, заставляет сопереживать литературным героям, развивает наши чувства и делает нас более чуткими и тонкими. А ты… ты посмотри на себя!
– А что?
– То!
Пахомов как-то криво, но искренне улыбнулся и оглядел весь класс, собирая аплодисменты. Класс в это время тихо покатывался со смеха. Ребятам было, в целом, все равно, над чем смеяться, они с радостью смеялись и над своими товарищами, и над учителями, и над ситуациями, которые происходили в классе. И не только в классе. Они вообще любили смеяться. Главное, чтобы источник смеха был всегда где-то рядом.
– Сядь, Пахомов, и растворись в тумане. Я заканчиваю урок. Значит, ещё раз для тех, кто страдает провалами в памяти, завтра приносим на литературу самостоятельную работу на тему, которую вы в начале урока записали в дневники. Да, Пахомов, записали?
– Да, записали.
– Те, кто напишет, будет допущен к тестированию по ЕГЭ. А тот, кто не напишет, будет мыть окна в классе.
– Я уже нашел, откуда списать, – Синицын шепотом показывал Голубеву смартфон, открытый на нужной странице, – вот сайт в Интернете, тут как раз про Ионыча.
– Ага, ссылку пришли.
– О`кей, пришлю.
– Так, класс, у кого есть задолженности по прошлым темам, подходим после уроков. К Пахомову это не относится, Пахомов будет подходить к директору. Завтра не забудьте: вторым уроком – литература. Сразу после физкультуры. Литература, Соколов, слышишь, а не «лит-ра»!
– Да понял, Тамарпална, понял.
Прозвенел звонок, и класс быстро опустел.
Через пять минут Тамарпална зашла в учительскую, незаметно сняла тесные туфли и устало опустилась на диван. За окном, казалось, трещали от мороза раскачиваемые ветром деревья, снег падал на подоконник, и яркое молочное солнце освещало внутренний двор школы.
«А мороз-то действительно крепчал», – вспомнила Тамара Павловна. Она на минутку задумалась, перед её мысленным взором быстро промелькнули муторные сессии в институте, нудные экзамены, жаркая летняя практика в далекой вологодской школе, первая влюбленность… горячий первый поцелуй на сеновале, вся молодость… как один миг! Всего лишь увлечение… Она вспомнила своего первого и единственного мужчину, с которым познакомилась в Вологде… Вспомнила его приставания и поездку к маме, вспомнила, как знакомила его с родственниками, как представляла его отцу… «А хорошо, что я не связалась... с этим обалдуем…» – подумала она.
«Жизнь – как один миг», – тихо повторила она и загрустила. Настроения не было ни до урока литературы, ни теперь, после...
Из папки с книгами и журналами выпал на стол огрызок указки. Она долго вертела его в руках и вдруг, сильно нажав двумя руками на остаток длинной палки, бывшей когда-то школьной указкой, переломила его ещё раз пополам. Губы её в тот момент сжались в каком-то нечеловеческом желании сделать эту палку еще короче.
– Что, Пална, уже к четвергу достали? Вот… а завтра пятница… – устало и безнадежно пробормотал Михалыч, учитель физкультуры, просматривая какие-то бумаги.
– Да, не говори. Через неделю завуч поставила мне открытый урок, вот придёт... наша дура, чего я буду давать, даже не знаю…
– Ладно, Тамар, не грусти... Завтра зарплата будет… Сегодня, говорят, бухгалтерия уже рассчитала.
Михалыч распрямился, поднял глаза от бумаг, задумчиво посмотрел в окно и устало вздохнул.
А за окном действительно крепчал мороз.
Свидетельство о публикации №215011202162 © Максим Федосов. 2014 год.
