Сайт Максима Федосова
ПОСЛЕДНЯЯ СПИЧКА

Рассказ «Последняя спичка» вы можете прочитать, скачав книгу Максима Федосова на Litres.ru

1.

— Хватит ржать! Дрова давай! — кричал Паша, закутываясь в тёплую куртку.
На небольшом заснеженном пятачке вдоль зелёного забора толпились несколько десятков молодых людей в чёрно-серых куртках, шарфах и шапках. Они о чём-то громко спорили, смеялись, кричали — трудно было разобрать слова, было понятно только, что все они замёрзли и собирались предпринять что-то, чтобы согреться. Несколько человек, выдвинувшись в сторону Павла, бросили к его ногам какие-то деревяшки.
— Во! Давай! Вот так! Теперь… будет горячо! — кричал Паша, принимая «топливо»; он закидывал дрова в старую ржавую бочку, в которой кто-то устроил импровизированный костёр, чтобы согреться.
— Ё-моё, вот он…прямо журнал «Фитиль»! — скривив губы, Паша как-то громко и злобно засмеялся. Бочка загудела, пламя в бочке вспыхнуло, обдав рядом стоящих снопом искр.
— Из искры возгорится пламя! — поддержали его стоявшие рядом. Некоторые из них притоптывали ногами, чтобы согреться. На улице стоял влажный и холодный ноябрь, то и дело принимался снег, но падая, он тут же превращался в грязную жижу под ногами.
— А чего не расходимся-то? — тонким визгливым голосом, перекрикивая толпу, спросил кто-то, стоявший чуть поодаль.
— Кто там такой умный? Сказано — стоять, стоим. Тут у кого психология дрогнет, у них или у нас, — быстро сменил тон Паша, показывая рукой на калитку в конце забора. — Сказано было стоять до утра, как Кутузов. Греться есть чем?
— Наливай! — кто-то передал пластиковые стаканчики по рядам стоящих. Где-то в толпе забулькала водка, следом за бульканьем прокатились знакомые короткие «Фху!», далее тонкой натянутой струной еле слышно повисала короткая пауза и следом звучали облегчённые торжественно-горькие «А-а-а-а»! Стаканы переходили из рук в руки, рукавом вытирались губы, и шелестели вынутые из-за пазух полиэтиленовые пакеты и фольга.
Паша, согревшись возле бочки, погрозил кому-то кулаком, и двинулся ближе к дороге, чтобы запрыгнуть в заранее согретую, тёплую машину, припаркованную недалеко, за кустами.
В машине его ждал Сашка, его друг и приятель ещё со школы, а сегодня впервые – его «сообщник», или как тут все называют друг друга – «координатор». Пронизывающий холодный ветер и шум согревающейся толпы резко затихли, Паша втянул в себя теплый, с кожаным привкусом, запах салона машины.
— Ну что, замёрз? — развернулся к нему Саша.
— Холодина какая. Знал бы я, что такая погода будет, вдвое больше денег у Мамонтова попросил бы. За такие бабки мёрзнуть тут чего-то не хочется. Сань, включи печку погорячее! Ну, ноябрь…
— Да она и так на максимуме!
— Да ну?
— Потрогай… Так, и какие планы у твоего Мамонтова на дальнейшие действия?
— «Мамонт» сказал стоять до ночи, пока их охрана не дёрнется, ну а потом — чтобы вызывали ОМОН или что-нибудь в этом роде. — Ухх… фффф, — Паша дышал на пальцы рук. — То есть, нужна реальная маза, понимаешь, чтобы менты начали крошить толпу. Вон там, воооон, видишь, ещё машина стоит? Там журналисты ждут своей очереди. Как только ОМОН начнёт швырять моих ребят в снег мордами, тут же журналисты вылезают. Понял? Так, где моя ириска, курить хочу зверски… — Паша полез в карман куртки, вытащил детскую карамельку на палочке, злобно развернул её холодными руками и принялся сладко сосать. С тех пор, как он бросил курить, карамелька помогала ему справиться с вредной привычкой.
— Ну, и долго их ждать-то, этот ОМОН? Менты-то когда приедут?
Не вынимая конфеты изо рта Паша что-то пробубнил о каких-то спичках и мордах.
— Чего?
Паша наконец-то вынул конфету изо рта.
— Подожди, говорю! Как пойдёт… Как спичка загорится! Вот увидишь! Сейчас ребята до кондиции дойдут и начнётся! Мне «экшен» нужен, понимаешь? Эти ослы, вон, пока всю водку не выпьют, с ними бесполезно разговаривать. Пришли, блин, погреться… — Паша распалялся сам, словно набирая обороты перед какими-то решительными действиями. По мере того, как уменьшалась его конфета, Пашины глаза наливались откуда-то непонятно возникшей ненавистью, подбородок вытягивался вперёд и движения становились резче.
— М-м-м, сладкая… жуть… — Паша расправил обёртку и в темноте, напрягая глаза, прочитал:
— «Красный октябрь». М-м-м, гадость. Тьфу.
Саша смотрел на своего друга, на его уже крепко сложенные морщины на лбу, темные синяки под глазами, вспоминал и молча удивлялся, тому, как изменился Паша за последние пять-семь лет, что они не виделись.

2.

Ещё вчера Пашка, этот худой, визгливый и смешной пацан, ржал и смешил весь класс, срывал уроки, рвал дневник с полученной двойкой на виду у завуча, подкладывал кнопки на учительские стулья, поджигал записки у девчонок, — словом, был весёлым и озорным парнем.
А сегодня…
Сегодня Паша собирает полные концертные залы со своими друзьями-кавээнщиками, владеет собственным театральным агентством, недавно начал серьёзно заниматься «межкультурными связями»: то есть, активно внедрять в жизнь «пиар-технологии», так необходимые, когда «одни не могут, а другие не хотят». Сегодня Паша может быстро собрать толпу полуспортивных весёлых бездельников, организовать митинг, пикет, демонстрацию, — может за несколько часов поставить «на уши» целый район, надавить через «общественность» на директора местного рынка, поссорить между собой депутатов района, устроить забастовку учителей или врачей. Ему, в принципе, всё равно, куда направить усилия этой «общественности», — главное, чтобы эти «мероприятия» хорошо оплачивались заказчиком.
— Как он всё это успевает? Как он всё это понимает? — думал Саша, смотря на своего «продвинутого» друга, который даже здесь, в тёплой машине не отпускал от себя мысли о работе.
— Паш, а дальше-то чего?
— Чего-чего? Дальше… Будем гасить ментов.
— Нет, я тебя вообще спрашиваю… дальше-то чем будем заниматься?
— Чего ты, Сань, раскис-то? Дальше заказов на подобные «сходы» будет ещё больше! Чем больше власть трясётся, тем больше ей нужна поддержка общественности! А кто эту общественность будет играть? Хоть один митинг разве соберёшь? Все по домам сидят и новости о самих себе смотрят: «Сегодня более тысячи несогласных прошли маршем…» — декламировал он новости, словно телеведущий. — А они дома сидели, эти несогласные! Со своим несогласием в обнимку! Так что, без работы не останемся, Саня. Дай хлебнуть термосок-то, там кофе ещё остался?
Согревшись горячим кофе, Паша открыл дверь, выскочил из машины и быстрыми, энергичными шагами добежал до микроавтобуса с журналистами. Здесь, в большой и тёплой «кают-компании» было где расположиться: кто-то спал в кресле, кто-то отгадывал кроссворды при свете неяркой автомобильной лампы, кто-то сзади аппетитно хрумкал шоколадом и запивал его чем-то вкусным и ароматным. Пахло табачным дымом, приторно-сладким и ещё каким-то едким запахом, похожим на спички.
— Егор, текстовки готовы?
— Да, Паш, всё готово, вон у Насти посмотри.
Настя, уставшая телевизионная ведущая, готовая в любой момент выйти со своим красивым лицом в телевизионный эфир, протянула Паше листок, сложенный пополам. Паша, присев на свободное кресло, под лампой, прочитал еле слышно:
«Вчера, в Краснореченском районе, на месте строительства новой церкви и духовного православного центра состоялась мирная демонстрация активистов и граждан, проживающих в аварийных домах, подлежащих сносу. По информации актива граждан, на этом месте планировалось строить новые жилые дома под расселение аварийного жилья, но в начале года мэр города неожиданно изменил своё решение: земля была передана под строительство новой православной церкви, которую планируют возвести на этом месте уже в следующем году.
Сегодня несогласные с этим решением жильцы аварийных домов собрались протестовать против этого решения, но вечером, уже после окончания митинга, какие-то наиболее активные православные граждане набросились на митингующих их стали избивать. Среди тех, кто наносил побои мирным протестующим милиция задержала несколько лиц, ранее замеченных в правонарушениях.
Мэр города, который собирается выступить завтра на очередном заседании архитектурного комитета города, заявил, что решение о строительстве нового храма было принято также под давлением общественности. Мэр города пообещал, что строительство нового жилья для переселенцев из ветхих аварийных домов начнётся в этом году и будет закончено в установленные сроки».
— Ну нормально. Насчет «мэр пообещал», — это сильно сказано. Куда ему завтра будет деваться? Ладно, сейчас приедет милиция, вы должны быть готовы, не расслабляйтесь. Смотрите, толпа разная, крупные планы не берите, динамика, динамика, рёв, толпа, все бегут, кто-то падает… ну, Коля, — Павел повернулся к оператору, который почти спал на заднем сидении, — Коля! Не спи!
— Я не сплю. Знаем, Паш. Не в первый раз снимаем митинги ваши. Знаем. Иди… занимайся…со своими.
Паша передёрнулся, настороженно посмотрел на оператора и вылез на воздух. Ноябрьский влажный морозец уже прихватывал, к четырём часам дня молочный солнечный диск уже опустился к самому горизонту, — через пару часов станет темно, не будет видно ничего. Нужно было торопиться…

3.

Паша Репин со своими «межкультурными связями» был нарасхват в этом городе. А ведь действительно, именно с его любви к культуре всё это и началось.
Паша вообще парень обаятельный, он всегда таким и был. В школе девчонки ссорились между собой за право сидеть с ним за одной партой; он знал об этом, и уже к шестому классу сам выбирал среди девочек ту, с которой будет сидеть он.
Он был центром внимания – постоянно шутил, причём делал это легко и непринужденно. Его шуточки, остроты и приколы, — как он их называл, были всегда к месту и вызывали неуёмные приступы смеха. Учителя злились, ставили двойки, вызывали мать, жаловались директору, — но всё это проходило для Паши, как жаркие и солнечные дни летом, — быстро, и никто не успевал запомнить, а были ли они?
Он легко выкручивался из любой ситуации, отшучивался, отнекивался, просил прощения у учителей, у заплаканной матери; говорил, что «больше не будет», вытирал выступившую слезу рукавом, и… «сваливал». Возвращался, гордо окинув класс взглядом победителя, садился на своё место и продолжал дальше в том же духе.
К десятому классу учителя перестали обращать внимание на его выходки, а он уже стал кумиром школы, — никто так смешно, как он, не рассказывал анекдоты, никто так весело не шутил и не «подкалывал» своих сверстников именно в тех местах, в которых было нужно. Пашино веселье могло начаться в любом месте, будь то урок, перемена, или вечерние «тусовки» около школы — а сам момент удачно и всегда к месту выбирал только он сам.
Как-то, на уроке ботаники, когда молодая учительница входила в класс, Паша просил проверить её, нет ли на учительском стуле букета роз от Вити-двоечника. Учительница удивленно шарила рукой по стулу, и гневно смотрела на Витю, который краснел, как летняя свекла. А Паша ликовал:
— Он хотел Вам на стул букет роз положить… Чтобы вам было немного больно, но приятно.
Класс лежал от хохота.
В другой раз, на уроке математики, изучая проценты, Паша нарисовал на доске «хитрую» статистику: опрос школьников о том, как они относятся к родной школе. На доске было нарисовано: «50% школьников мечтают сжечь школу, 30% — взорвать и 20% — сначала сжечь, и только потом уже взорвать.
Учитель хватался за сердце и бежал к директору.
Но Паше всё сходило с рук.
Пашины шуточки, «приколы» или что-то побольнее иногда «долетало» и до его многочисленных друзей и одноклассников: так он мог обидеть кого-то гадким словом, неприятным сравнением, едким смешком за спиной, а иногда мог слёту приклеить неприятную кличку. Так, например, одноклассника Леню, сына местного священника, Паша дразнил «попёнком» за то, что тот крестился каждый раз, когда за окном был слышен звук далёкого церковного колокола.

Фамилия «Репин» была Пашиной гордостью, — особенно на уроке рисования, он всегда подписывал свои каракули фамилией, отчего вводил учителя в нервное состояние, — тому хотелось ругаться за подобные выходки, но он честно ставил «два» по предмету в журнал и возвращал рисунок недовольному автору.
Больше всего Пашиной фамилии завидовал его друг Саня, с которым они жили в одном доме. Сашка действительно учился в художественной школе, серьёзно занимался живописью и от фамилии «Репин» впадал в лёгкое томление…
— Вот бы мне твою фамилию, я бы весь мир «порвал», — в минуты откровения делился Саша со своим другом. Паша лишь смеялся и бросал в ответ, что бывают на свете талантливые художники и с фамилией Петухов, и что не в фамилии дело.
— Ага, не в фамилии… А в чём же ещё? — мечтательно, но едко, замечал Саша. — Фамилия художника — это очень важно, вот, например, Сальвадор Дааалииии… вот какая красивая фамилия. А Петухов?
— Ну возьми себе псевдоним, чего ты паришься?
— Как то неловко это.. псевдо… какой-то … ним. Пусть уж будет Александр Петухов, — Саша прикрывал глаза, словно представляя себе свою фамилию на обложке журнала или на афише, и мысленно соглашался с тем, что видел там, в закрытых глазах.

Самое первое впечатление о культуре у Паши Репина сложилось в шестом классе. Однажды их повезли в Москву, в Третьяковскую галерею. О том, что это лучшая в мире галерея, Паша много раз слышал, но по дороге друзья-приятели много раз повторяли, что это «будет самая тупая и скучная экскурсия в музей, где висят картины». Паша особо и не настраивался на созерцание возвышенного искусства, — он что-то помнил о Третьяковке из разговоров взрослых, а что-то видел по телевизору.
Зайдя в музей, дети сначала завернули в буфет, где наелись горячих пончиков и напились сладкой газировки, а затем их построили в колонну по два и повели…
Так и шли они колонной «по два» — мимо Барокко и Ампира, мимо Возрождения и Ренессанса, — всё мимо; дети лишь весело посмеивались над спящими «хранительницами залов», — старыми бабушками, мирно дремлющими на своих стульях под монотонную речь экскурсоводов. Дети зевали, жевали, редкими набегами выпрыгивали из «колонны» и забегали в соседние залы, где висели картины, которые им почему-то не показывали — они тайком успевали посмеяться над «голыми тётками» на картинах, и быстро вернуться в колонну «по два».
В середине дня грузная женщина-экскурсовод с опухшим лицом, не выдерживая детских вопросов, шалостей и нарушения строя «колонны» срывалась на крик:
— Если вы пришли в заведение культуры, так ведите себя культурно! Построились в колонну по два! Рты закрыли! И, ничего не трогая руками, идём дальше!
Из картин Пашу больше всего поразило большое полотно какого-то художника-концептуалиста, он не запомнил имени. На нём было изображено в прямом смысле слова «движение» кисточкой по полотну.
— Во, а наш учитель рисования ругает меня за такие выходки! Вон, в Третьяковке же висит! — обижался Паша.
Друзья со смехом поддакивали. Они всегда поддакивали ему, потому что он брал их с собой, считал своими друзьями, и всегда, и везде им было весело с ним.
В конце экскурсии пончики и газировка дали о себе знать, — дети по одному запросились в туалеты. Вымотанный за день экскурсовод не выдержала и предложила закончить экскурсию, с чем довольные дети тут же с радостью и согласились. Закидав раздевалку фантиками от конфет, напившись «на дорожку» сладкой газировки, довольные впечатлениями от очередных пашиных выходок, школьники уселись в обратный автобус и уехали.
Уроков «культуры», как таковых, в школе не было, образовательная программа была и так забита «под завязку», поэтому ученики, как могли сами «культурно образовывались». На уроках музыки, когда молодая учительница-студентка заводила пластинки с образцами классической музыки и выходила на несколько минут из класса, они успевали поставить в классе целый концерт, как они думали, в «классическом стиле» — забирались на парты, задирали штаны и голыми ногами пытались изобразить танец маленьких лебедей. При этом Паша и тут успевал побыть организатором и режиссёром: он выталкивал скучных и вялых одноклассников в «партер» для весёлых танцев. Ржали и смеялись пацаны, тонко и с чувством хихикали девочки, дружно поражённые тем, как можно скучный урок музыки превратить в зажигательное шоу.
Потом, уже будучи взрослыми, они часто видели подобные шоу по телевизору и сладко вспоминали свои первые «театральные пробы».
Уроки литературы были ещё скучнее.
На них разбиралась какая-то неинтересная тема о любви какого-то старого и больного помещика к молодой скучной барышне, причём «разбиралась» так сухо и буднично, что только очередные Пашины выходки, его шуточки и приколы над главными героями спасали учеников от «литературного сна» на уроках. Учитель заводился с пол-оборота, «впаивала» Паше двойку в журнал, но и это не останавливало его «юмористического творчества» — он просто не мог остановить сам в себе этот поток смешного и зажигательного. Знал бы тогда, этот маленький и худой паренёк с широким ртом и весёлыми глазами, что через десять-двенадцать лет, подобные шуточки и приколы будут собирать целые залы восторженных поклонников и приносить ему доход, несравнимый с зарплатой престарелой матери.
Всё было тогда ещё только впереди…

Паша Репин очень «средне» окончил среднюю школу, — на радость матери, и, казалось, что сама школа вздохнула с радостью и облегчением: именно так, с глубоким вздохом облегчения провожали Пашу педагоги на выпускном вечере. Все пути, казалось, были закрыты для Павла с такими результатами, но… на дворе началась перестройка.
И то, что вчера казалось настоящим истинным результатом, тогда в одночасье было слито, брошено и растоптано. Двери открылись для всех, вне зависимости от оценок в аттестате, — главное было не ждать, не рефлексировать по поводу своих неудач, а брать голыми руками судьбу-удачу за некоторые наиболее интересные места.

Провалившись на экзаменах в театральный институт, Паша понял, что вообще не стоит никуда поступать и кому-то что-то доказывать: пора было завоёвывать эстрадную сцену сразу, не отвлекаясь на пять лет очередной пустой и ненужной учёбы.
Он начал выступать в молодёжном клубе, читать юмористические сценки, играть скетчи, затем устроился в районный КВН, собрал свою команду игроков-артистов, начал выступать в ночных клубах с программами, составленными самостоятельно. Тогда были популярны названия шоу на английском языке, и Паша сам придумал назвать свою программу «ПАШАRUSSIA».
Пошли аншлаги, потекли ручьём первые деньги, а с ними начались ночные посиделки до утра в кабаках и ресторанах, где среди разврата и пьянства Паша начал и сам «закладывать» уже не по-детски.
Утром, с больной головой и сведенными от постоянного смеха челюстями, он приезжал домой, чтобы переодеться и переждать день-два. Мать ухаживала за ним снова и снова, как за маленьким ребёнком, переодевала ему штаны, застирывала рубашки, вытаскивала из всех карманов спички, сломанные сигареты и смятые пачки рублей и долларов. По ночам она плакала, переживая за сына, но с ещё большей радостью она смотрела его по телевизору, пряча заплаканные глаза от подруг-соседок. Они-то как раз восторгались Пашиными передачами, выступлениями и не могли понять переживаний усталой матери.
— Смотри, какого парня вырастила, Никитишна! Смотри, по всем каналам показывают, — щёлкая кнопками, завидовали ей соседи. — Как смешно он карамельку сосёт…
— Вырастила… — устало опустив руки, представляла себе мать, как сын снова поздней ночью вернётся после съёмок передачи. — Всю жизнь из меня высосал, — тише продолжала она, чтобы никто не слышал. — Всю жизнь…

Паша рос, мужал и совершенствовался. Программа «ПАШАRUSSIA» менялась, шутки и розыгрыши становились острее, ярче, шоу ездило по городам и давало концерты, гонорары росли, здоровья на ежедневные загулы уже не хватало, — Паша стал завязывать с выпивкой, курением и ночными бдениями, — здоровье стало сдавать уже к тридцати. Вместо сигареты Паша теперь целыми днями сосал сладкие карамельки на палочке, а от приглашения «обмыть» концерт вежливо отказывался, уезжал в гостиницу и падал на кровать.

В какой-то момент замаячила и серьёзная актёрская карьера, но лишь… замаячила. Поманила, увлекла и быстро выбросила вон. На первой репетиции в известном театре, куда Павел был приглашён на пробы в спектакль, во время перекура возник спор по поводу серьёзного искусства, и Пашу «пробило». Его «глубоко израненная» юмором душа не могла принять ничего серьёзного:
— Что может дать серьёзное искусство сегодня? — грохотал он в пустой курилке перед режиссёром. — Что сегодня, в эпоху гаджетов, интернета и виртуальной любви может дать Толстой там, Чехов, этот…, Достоевский? Вся эта литература безнадёжно устарела, а на смену ей движется что-то новое, что-то увлекательное и продвинутое, что-то чувственное и сильное… Вот когда оно придёт? — напрягаясь первыми морщинами, выдавливал он. Ему не дали закончить эту импровизированную лекцию о новой культуре, и с гневом прогнали с репетиции. С тех пор Паша с серьёзными режиссерами дружбу не водил. Он всегда предпочитал лёгкое искусство серьёзному – его кумиром всегда был чёрно-белый озорной Чарли Чаплин.
Других артистов он не почти не знал, и отговаривался тем, что не любил никого, кроме своего кумира.

Так и продолжались бы его молодые годы в атмосфере юмора и эпатажного смеха, если бы однажды на его пути не встретился умный, серьезный, бывший кавээнщик, а ныне директор крупного пиар-агентства Сергей Вадимович Столяров.
Вадимыч коротко и сразу обрисовал пару возможных вариантов Пашиного сорокалетия:
— Или ты сопьёшься, или тебя через десять лет забудут и променяют на десяток таких же, как и ты, молодых, ярких и талантливых ребят. Нужно что-то думать, и вкладываться в серьёзный бизнес, пока у тебя есть деньги, силы и знакомства. Есть одна новая тема в пиаре, еще практически не раскрученная, — это «межкультурные связи». Паша понимающе кивал головой, — ко всему, что было связано с культурой Пашу тянуло и влекло.
Он согласился.
Его задачей стало обслуживание важных общественных и местами даже политических мероприятий: сбор и управление несколькими общественными движениями, которые он быстро собрал под свои «околокультурные флаги». Задача движений, собственно состояла в том, чтобы «двигаться»: собираться и идти, выкрикивая лозунги, или же ходить туда-сюда перед зданием местной администрации, показывать журналистам плакаты и, напрягаясь лицом, гневно, но артистически, чего-то требовать. Требовали всего и побольше: рост стипендий, зарплат, увольнения администрации, наказания депутатов, в другой раз – наказания других депутатов и увольнения очередной администрации. Времена менялись, лозунги в принципе оставались теми же: долой, руки прочь, не допустим, единая и неделимая, нельзя, не давать, не пускать, посадить!
Паша как-то шутил в мастерской, когда получал готовые транспаранты к митингу: мол, нужно просто оставить место пустое, чтобы дописывать, чего «долой», кого «посадить». Митинги проходили успешно, заказчики были довольны, журналисты сновали где-то рядом, чтобы запечатлеть требования трудящихся и общественности, а после митинга, в автобусе или в машине, Паша устало выдавал конверты руководителям движений, тем, кто собственно приводил эту общественность на «сходки». Самый большой и толстый конверт он, конечно, оставлял себе.
Эти общественные мероприятия Паше не сильно нравились, он ждал, когда Вадимыч подпустит его к настоящим «культурным связям», — здесь, в этих митинговых кричалках «культурой» вообще не пахло. Но к этому времени Вадимыч уже стал помощником депутата в Госдуме, уехал в Москву и лишь присылал к Паше посыльных с очередными заданиями и конвертами.
Денежные поступления от корпоративов, свадеб и клубов стали сокращаться, и Паше пришлось взяться за политбизнес серьёзно.
Так серьёзно, что он начал приобщать к новому делу своего старого друга, — Сашу Петухова, дела у которого обстояли совсем плохо.

4.


Саша Петухов, в отличие от Павла, не был таким обаятельным и за словом в карман лазил долго. На уроках он отвечал по требованию учителя, был послушным и молчаливым парнем, редко перебивал взрослых, хотя вместе со всеми любил посмеяться над пашиными шуточками, но все-таки получил на выпускном аттестат с отличными оценками. А ещё Саша рисовал…
Правда, учеба в художественной школе не дала ему ровным счетом ничего: проучившись три года и нарисовав десяток пейзажев и натюрмортов в один прекрасный день начавшейся взрослой жизни (в классе десятом) он имел неосторожность пригласить к себе домой незнакомую ему, очень красивую девушку.
— А это что за мазня? — сходу спросила девушка, глядя на его картины, заботливо вставленные в дорогие рамы.
— Это не мазня. Это… художник такой, — не хватило сил у Саши признаться. Вечером все картиры были выброшены на свалку, к великому огорчению матери, которая очень хотела, чтобы именно Саша продолжил талантливую генеалогию своего дела-скульптора. Но он был непреклонен, — вместо мольберта купил бас-гитару, часами сидел, бубнил что-то себе под нос, наигрывая аккорды и пассажи, пропадал в домах культуры на репетициях какого-то ансабля и больше красок и кистей в руки не брал. Хотя, в отличие от Павла мог отличить работы художника Репина (как же, как же, такая фамилия!) от кисти Юона. Да и вообще он неплохо разбирался в живописи, — было у него чутьё и вкус, которому видимо, нужно было созреть до определённых лет.
Закончив школу, Саша так и не смог определиться с тем предметом, который был больше всего интересен ему. Он не стал поступать в институт, сдал документы в какой-то техникум, который был рядом с домом и целыми днями напролёт осваивал навыки компьютерного дизайна, благо какой-то культурный багаж всё-таки в нём имелся. Благодаря хорошим связям Сашиной матери в городской администрации и трехлитровой банке чистого медицинского спирта, Сашу быстро взяли на работу в… пожарное депо.
Пожарники давно искали художника-дизайнера, который бы рисовал схемы эвакуации из зданий и противопожарные плакаты. Сашу это не увлекало, но приносило приличные деньги. Знал бы Саша, сколько денег берут пожарные инспектора у клиентов, за отсутствие этих злополучных схем эвакуации, — он бы рисовал их на дому, минуя пожарную часть. Однако, «противопожарный художественный бизнес» работал уверенно, схемы «пеклись» словно горячие пирожки, а эвакуировать граждан из горящих домов без этих схем было строго-настрого запрещено.
Саша втайне мечтал о чём-то более художественном, но улыбающиеся граждане с противопожарных плакатов каждый день смотрели на него, глупо полуоткрыв свои агитпроповские глаза.

И вот пришел день, когда Саша узнал, что у них в городе существует и прилично функционирует настоящая художественная галерея, которая собирает старые советские плакаты, этикетки, различные артефакты старого советского стиля. Однажды, Саша, собрав всё, что было свалено в старом ржавом шкафу пожарного ведомства, прибыл в галерею, чтобы наладить… сотрудничество. Нет, не денег хотел он! В нём по-прежнему говорил художник, который умел восторгаться прекрасным и составлять, комбинировать это прекрасное в «пиратском» нелицензионном фотошопе, создавая некий вполне приличный образец пропаганды.
Содержимое пожарного шкафа сильно заинтересовало устроителей галереи, да так, что они пригласили Сашу к совместной работе. В его задачу теперь входила подготовка материалов галереи и выставок. С сильнопьющими, но честными пожарниками Саша распрощался раз и навсегда.
Теперь Саша работал в настоящей галерее, — прозрачном здании из стекла и бетона в центре города и был рад, что нашел применение своим художественным талантам. Однако таланты его тут не сильно требовались, — ему нужно было обзванивать музеи и выставки, и договариваться (в смысле — просить) о месте для размещения экспонатов. В свободное от работы время Саша изучал развешеные по стенам галереи инсталляции, оставшиеся от прошлых выставок. Среди них были интересные и совсем неожиданные, например, картина «Синие арбузы», огромное полотно под названием «Дважды-два-пять», инсталляция «Сбор металлолома в школе номер два», «Школьник, зевающий на уроке «Основы православной культуры» и другие подобные шедевры нового российского авангарда.
В начале марта началась подготовка к очередной выставке, но в околохудожественные детали Сашу с первого раза не допустили, а то что получилось в конце, стало для него самого большим открытием.
Выставка была посвящена какому-то важному надвигающемуся политическому событию и называлась «Полная Жэ». На плакате, посвященном открытию этой выставки, было нарисовано именно то, что было указано в названии — причем, крупно, густо и жирно. Так сказать, красок не пожалели... Саша долго пытался понять, что преобладало в подобном художественном творчестве, — желание быть ближе к реализму или дешевому «популизму» (красивая игра слов!), смелость или простая, далеко не художественная, человеческая глупость.
По мнению руководителей галереи именно таким названием они пытались привлечь внимание к каким-то важным проблемам общественности. На площадке были выставлены экспонаты: огромная карта Российской Федерации в виде той же самой части тела, указанной в названии, огромные фаллоимитаторы с гербами наверху, якобы, олицетворяющие стремление великой державы дать всему народу максимальное удовлетворение, раздав права и обязанности, бочки со слезами, как символ человеческого страдания и терпения, иконы и кресты, книги и предметы, — словом, всевозможные и немыслимые символы и артефакты, которые безудержное художественного сознание устроителей выставки только смогло выдумать и вместить.
Поговаривали, что сам Михаил Иосифович, директор выставки утвердил название и концепцию. Вечером, на банкете, по случаю открытия выставки, директор, по-дружески похлопывая Сашу по плечу, медленно подбирая слова, отвечал на его неприятные вопросы: «Понимаете… молодой человек… чем больше споров… тем значительнее… само явление, о котором… так много говорят».
«Вот, значит, как видят главную задачу современные художники», — думал повзрослевший за один день Александр Петухов. С Сашей никто не спорил, да и он никому ничего не доказывал. И уже не так странно было ему, когда на второй день выставки вход перегородили какие-то люди, бородатые и с большими настоящими, православными иконами: они хотели закрыть выставку раз и навсегда и протестовали против экспонатов, оскорбляющих чувства верующих.
О том, что такое чувства верующих, Саша знал приблизительно, а в целом — вообще ничего не знал. Да он и не пытался спрашивать: день открытия Саша помнил плохо, потому что церемония открытия плавно переткла в накрытые столы, в затем в праздненство в более тесной компании близких к «искусству». Сам Михаил Иосифович, после тринадцатого-четырнацатого тоста за будущее галереи, мягко и нежно обнимал Сашу, то и дело пожимая ему руки своими влажными ладонями, грезил о новых проектах и обещал ему хорошие гонорары. Где-то в конце празднования директор мимоходом вспомнил, что финансирование открытой выставки он сумел организовать из средств федеральной программы «Культура России».
— Наша русская культура действительно разная, и мы должны не скрывая этого, донести людям, которые этого ещё не знают… — добавлял он к своим аргументам, в которые и так все верили, потому что знали широкий круг знакомств такого известного человека. В кулуарах говорили, что он знаком с самим… но фамилию назвать боялись, и лишь только многозначительно кивали головами.
Выставку «Полная Жэ» всё-таки запретили через неделю, руководство галереи куда-то неожиданно пропало, а количество публикаций о разгоне выставки и демонстрации православной общественности обошли дважды все газеты города, — можно было бы праздновать победу над чем-то, но понять, над чем именно праздновать победу было трудно. Одни газеты обливали грязью устроителей галереи, другие — обливали тех, кто был против.
Спустя несколько дней после той злополучной выставки к Саше приехал православный священник из Покровского храма, отец Роман. Саша был крайне удивлён, когда на выходе с работы, его ожидал настоящий «батюшка» в облачении и в кожаной куртке поверх рясы. Саша видел священников лишь несколько раз в жизни, и помнил, что крестили его в далёком детстве, когда ему было то ли пять, то ли шесть лет. Это было где-то под Тамбовом, в далёкой деревне, где он жил летом с бабушкой, гуляя целыми днями босиком по теплой траве, наслаждаясь ласковым солнцем. Его крестили в местной деревянной церкви, больше напоминавшую тогда какую-то сказочную избушку, — так тепло и уютно было там. Но воспоминания о той церкви-избушке уже давно выветрились: не осталось ни фотографий, не стало и любимой бабушки, ни осталось почти и самих воспоминаний. Всё, что он помнил — это ослепительно яркое солнце, которое било в глаза, отражаясь от купола церкви.
Отец Роман сразу перешёл к делу:
— Александр, я знаю, что вы неплохой художник, устраиваете галереи, неплохо рисуете. Можете ли вы помочь нам в создании художественной школы при храме – многие дети хотят рисовать, а учителя хорошего нет.
— Да, вы знаете…
— Отец Роман меня зовут, — протянул руку священник.
— Вы знаете, отец Роман, какой из меня художник?
— Но в галерее висят ваши работы… некоторые из них неплохие. Правда, их не включили в программу «Полной Жэ», — священник улыбнулся.
— Вы это серьёзно?
— А почему бы нет? Может это и хорошо, что ваши работы не взяли. — Он опять улыбнулся. — Может быть, найдётся у вас время детишек наших в воскресной школе поучить как кисть в руках держать? А? — священник был прямолинеен и откровенен.
Саша в тот день согласие свое не дал, попросил перезвонить через несколько дней, но сам сильно задумался, как и чему он сможет научить детей в новой школе. Да и близость православных священников его немного пугала. Как они отнесутся к нему, какие вопросы будут задавать – он же человек неверущий… хотя, как сказать… тут его мысли путались, ответить прямо сам себе он не мог и откладывал эти вопросы до лучших времён.

Вот и сейчас Паша и Саша были вместе. Говорят, что как близких друзей не растаскивай друг от друга, — если им суждено когда-то быть рядом, — они всё равно встретятся. Узкие тропинки «межкультурных связей» и смелого художественного авангарда встретились на какой-то конференции, с труднозапоминаемым медицинским названием, за чашкой кофе в перерыве. Паша был на этом мероприятии, как представитель серьезной общественной организации и вынюхивал своих новых клиентов, а Саша готовил от галереи всю художественную часть: вывески, плакаты, буклеты и приглашения.
Обнявшись, как старые друзья, они дружно смахнули программки конференции в урну и устремились в ближайший ресторан, отметить встречу и обсудить общие дела. Именно тогда и выяснилось, насколько близко они подошли к друг другу в профессиональном плане: Паше был нужен хороший оформитель, который мог бы создавать печатные материалы, плакаты, вывески, транспаранты, а Саша искал возможность приложить свои усилия где-то ближе к искусству, не нарываясь на очередную «Полную Жэ». О той самой провокационной выставке ещё полгода говорил весь город, а её устроителя видели где-то то ли в Ницце, то ли в Париже.
«Иосифович, — думал Саша забирая трудовую книжку из художественной галереи, — нигде не пропадёт, а мне нужно где-то работать».
С того момента, когда друзья воссоединились, вспомнили свои школьные годы, — учителей, которых доводили до инфаркта, угол школы, за который бегали курить, свои первые школьные выходки и озорства, — они уже не расставались. Новые проекты сблизили старых друзей. Настолько сблизили, что теперь, сидя в машине Саша только и думал про своего друга, который то и дело бегал между машин и разгоряченной толпой своей «общественности».

5.


На сегодня как раз была запланирована их первая совместная акция.
Несколько дней назад к Павлу обратились серьезные люди, которым обещали выделить участок земли под строительство нового жилья, с переселением жителей из аварийных домов. Правда, на счастье руководства этой компании переселенцев нужно было расселить не всех, а лишь половину – двадцать семь семей. Остальные переселенцы по плану администрации должны были ждать своей очереди на расселение еще пару лет. Какие это должны быть семьи, нигде не было прописано, ни по одному ведомству фамилий указано не было. К семьям в аварийные дома устремились различные «представители» компании-застройщика. Сколько было собрано таким образом средств и под какие обещания, — директор компании так и не узнал. Хотя догадывался, что тут будет пахнуть неким «торгом» за места в новом доме. Но пока он пытался расследовать незаконные способы распределения семей в новый дом, оказалось, что бумаги на землю так и не были подписаны у мэра.
Кто-то очень быстрый и влиятельный перешёл дорогу известному в городе предпринимателю Георгию Мамонтову, директору строительной компании «Тройка». И только спустя месяц, Жора «Мамонт» (как звали его близкие друзья), узнал, что земля была выделена для строительства нового православного храма самим губернатором области, и как-то изменить расклад сил мог только сильный аргумент.
Очень сильный.
Это был удар для «Мамонта».
Таких ударов Жора перенес в своей жизни много, но всегда выходил победителем из ситуации. В этот раз он не стал «влиять» на дело самостоятельно, отошёл в сторону, подумал несколько дней и нанял контору Паши Репина для активного продвижения «отката решения назад». Нужно было в кратчайший срок каким-то мягким образом (Жора несколько раз настаивал на слове «мягким») показать администрации города и даже выше (выше!), что решение не учитывает очень важный человеческий аспект, но ещё есть возможность вернуть всё на свои места.
То есть, попросту — землю отдать ему.
Паша взялся за дело со свойственной ему активностью.
План был прост: нужно было взять на вооружение активность тех, кто оказался в один момент без обещанного жилья, то есть тех самых недопереселенцев, которых обманули. Их нужно было вывести на митинг, против них выставить представителей некоей «православной общественности» и показать, как жёстко и нечеловечно, минуя закон (как будто «минуя закон») эти «новые православные» отстаивают своё право на новый храм, в ущерб людям, которым негде жить. План был прост, ресурсы были выданы и собраны, предоплаты получены и люди подготовлены. Особенно «рвались в бой» люди, которых якобы обманули с жильём, — они-то знали только половину этого плана!
Пока «Мамонт» и Паша обсуждали и собирали ресурсы, строительство забора вокруг предполагаемого храмового комплекса уже началось, были поставлены первые столбы и навешен забор.
Вчера, именно около этого забора, Паша и Саша обсуждали предполагаемый план действий. «Мамонт» отказался выезжать на место, чтобы не светиться лишний раз. План был еще раз «обкатан» и руководители «бригад» получили задание — каждый знал, что ему нужно делать и как расставлять своих подопечных.

Именно около этого злополучного забора сейчас и стояла припаркованная Сашина машина, в которой он согревался перед «выступлением». Паша через десять-пятнадцать минут вернулся к нему, вновь замерший и недовольный.
— Слушай, надо чего-то делать. Охрана участка сидит за забором в своей конуре и даже не вылезает. Либо забор нужно ломать, либо закидывать их чем-нибудь, чтобы они вылезли. Их же по форме узнать можно – чоповцы, сразу видно, у них форма тёмно-зелёная. А мои все по-черному одеты, как всегда…
— Паш, а чего, другого варианта нет, чтобы… без драки, без милиции…
— Без полиции, ты хотел сказать? Да как без ментов… я же говорил! Тут нужна потасовка, пусть не драка, но чтобы один другого кидал на землю, понимаешь? Мне картинка нужна в вечерних новостях… это сразу всё решит… там, на высоком уровне. Да, что ж такое, как курить хочется… — Паша полез за очередной сосалкой в карман.
— Да… — протянул Саня. — Вот технологии… пока один другого по башке не стукнет, закон не примут… — Он пытался улыбнуться, — времена-а-а.
— А что ты удивляешься, весь мир так живёт. Вон, они тоже небось дали бабок в мэрии, — Паша показал головой куда-то в сторону, чтобы новый храм строить, — такую землю отхапали. Центр какой-то духовный… кому он нужен… — он в очередной раз с хрустом разорвал обертку конфеты и засунул её в рот. — Весь мир так живет. Чтобы в одном месте стало тихо, нужно в другом бомбу кинуть, тогда все туда повернут свои взгляды… а тут тихо станет… можно дела делать… — Паша сладко облизал конфету и опять засунул её в рот.
— Ну одно дело… там в Америке, а мы-то что? У них Югославия, Ирак, Ливия… а мы?
— А что мы? Мы ещё лет двадцать назад хотели жить как в Америке, вот и получи… — хитро прищуривался Паша.
— Да ну, — Саша устало отвернулся к себе за руль и задумался.
Помолчали с минуту. Паша закрыл глаза и молча катал конфету во рту.
— Чего-то там неспокойно, иди посмотри, — Саша смотрел в лобовое стекло.
— Уфф. Вместе пошли! Надо уже заканчивать эту богадельню! — Паша открыл дверь и посмотрел на друга. Саша выключил двигатель, вынул ключ и поспешил за ним.
На площадке, где догорала бочка с дровами уже слышалась веселая, местами бессвязная речь.

— Так, чего стоим? Кого ждем? — Паша с размаху влился в толпу «общественных деятелей», словно полководец на коне. — Давай забор снимать! Чего стоять? Нужно, чтобы они вышли к нам! — Паша придвинулся к забору, взял лопату, которая стояла рядом с бочкой и начал поддевать забор снизу вверх, там, где был небольшой просвет. Забор не поддавался. Через минуту уже около десяти человек помогало Паше в этой тяжелой «физкультурной» акции. Металл забора сминался, но снять его с креплений не получалось.
Лица парней и молодых мужчин, окружавших в это время Пашу напоминали знаменитых на весь мир бурлаков на русской реке, мыщцы их напрягались, лица краснели и местами каменели, руки жестко сжимали лопаты и железо забора, на лбах выступали капли пота и напрягались жилы. Они всей своей силой и мощью как будто бы пытались взломать некую защиту, который поставил тут кто-то очень сильный и могущественный.
Через несколькок минут калитка в заборе щёлкнула замком и на звуки потасовки у забора вышли двое охранников.
— Вот они! — крикнул кто-то в толпе.
Толпа остановилась на секунду, не зная, что делать дальше — парни-охранники вышли без оружия, даже без резиновых дубинок, которые почему-то ожидали увидеть у них те, кто стоял по «эту сторону баррикад». Охранники удивленно окинули толпу глазами, словно мысленно спрашивая этих многочисленных пришедших о причине их столь внезапного появления.
Тут же, как по мановению «дирижерской палочки» вперед выступили как из-под земли выросшие активисты от переселенцев.
— Верните нам жилье! — тонким голосом завопил кто-то из толпы.
— Верните жилье! — вторил тонкому голосу какой-то густой бас.
Из машины журналистов высыпался народ: включались камеры, настраивались микрофоны, готовилась выйти «своим красивым лицом» в эфир телевизионная ведущая Настя, возился с телевизионной треногой раздраженный по какому-то поводу Коля.
Всё работало, буднично, так, как будто они каждый день снимали акции, манифестации и потасовки.
Паша повернулся, выискивая в загудевшей толпе Сашу, и сделал ему знак, подняв руку без телефона к уху, что означало: мол, звони, вызывай ОМОН, надо начинать.
Саша без труда набрал заранее приготовленный номер и сообщил внимательному собеседнику о том, что мероприятие подходит к своему заключительному циклу. На том конце провода ответили, что понимают и выезжают.
Всё было готово для окончания этого заранее поставленного мероприятия. Лишь только стоявшие около калитки охранники молча и медленно соображали, почему тут, рядом с пустой строительной площадкой, на которой еще позавчера установили лишь один бревенчаный домик для охраны стройки, собралось столько озабоченных чем-то людей.
И что им всем было нужно?
Толпе было ясно, что охранников было на стройке немного, это придавало уверенности тем, кто стоял во вторых рядах. Потому что первые ряды немного скромничали и не выступали вперёд. В лицах ожидающих разгоряченных молодых мужчин уже была сосредоточена какая-то уверенность, и в глазах яркими «блёстками» засветился веселый азарт.
Было ощущение, что как будто бы залезли в сад нарвать яблоки, и уже бегут назад с уверенностью, что ничего им за это не будет. Поймают, максимум, поругают, дадут по одному месту… и отпустят. Именно эта уверенность придавала силы, а силы словно квашенная капуста созревали моментально, заквашивались, зрели и были готовы в любую минуту вырваться наружу.
Еще через минуту, Паша уже проходил сквозь толпу, расталкивая своих подопечных и проводя за руку журналистов. Они шли, водрузив свои аппараты, камеры и микрофоны, словно иностранные гости, — и так многозначительно молчали, что казалось, что они молчат на иностранном языке. Да и в глазах их было «налито» явное пренебрежение и к самому событию, и к его участникам.
Шли они, словно герои, впечатывая каждый шаг и трогая свою аппаратуру за разные кнопки. Толпа глядела на них с пониманием, и ждала чего-то. Паша выпустил журналистов в сторону охраны, за ними двинулись активисты, с громкими обвинительными речами, ежеминутно поднимая свои транспаранты и вывески, талантливо и высокохудожественно заготовленные Сашей.
Еще через минуту сзади, к толпе начали подъезжать какие-то серые автомобили, из них начали выходить парни еще более строгого и серьезного вида, некоторые из них несли пакеты и сумки. Они быстро смешались с толпой, состояние которой уже было накалено до предела — все переговаривались между собой о причинах столь долгого стояния. В бочку снова полетели дрова, куски железа и мусор, — огонь снова вспыхнул, словно обозначая отправную точку к кульминации сегодняшней общественной «симфонии противостояния».
И действительно, как только журналисты включили камеры и микрофоны, часть толпы подалась вперед, отодвинув в сторону удивленных активистов, и началось какое-то движение внутри неё.
Это трудно было понять, — Саша смотрел на этих серых, по-простому одетых молодых мужчин с возбужденными лицами и видел, как наливаются их глаза, которые ещё минуту назад не излучали совершенно ничего. Было видно и слышно, как сжимаются в ожидании кулаки и трещат сведенные скулы, — пронеслась какая-то нелепая секундная тихая пауза, как раздался чей-то отчаянный крик:
— Менты!
Видимо, это был сигнал. Как в симфонии, резкое звучание какого-то инструмента означает переход музыкального темпа из состояния «анданте» к состоянию «аллегро»…
Первые ряды расступились. Из толпы быстро выдвинулись несколько человек, подлетели к охранникам, которые до сих пор не могли их ничего понять и осмыслить, и начали наносить удары. В самой толпе неожиданно произошел некий разворот: часть мужчин вдруг начала лупить другую часть, причем настолько дружно и активно, словно каждый знал свою роль и даже предполагаемое место для удара. Со стороны это было похоже на репетицию боевых групп или показательные выступления каких-то полувоенных формирований. Мелькали кулаки, трещали удары за ударами, кто-то падал и снова вставал, а со стороны с двух камер шла видеозапись всего этого «мероприятия».
Лишь только Саше, смотревшему на происходящее со стороны, всё это казалось страшным сном: вся эта «общественная деятельность», в которую «зазывал» его Павел, почему-то показалась ему настолько грязной и неприятной, что ему как будто бы захотелось выплюнуть всё это ощущение, сесть в машину и отправиться домой. Он лишь краем глаза видел, как Паша, инструктирует журналистов и показывает рукой «направление кадра», словно военачальник показывает направление предстоящего «удара». Паша в это время уже махал рукой кому-то и смотрел прямо на него, — у Саши содрогнулось что-то внутри, так ему не хотелось видеть, слышать и тем более идти внутрь.
Паша звал его.
Ноги не шли, но обещание быть с Павлом на первом «мероприятии» до конца давало о себе знать, — Саша не хотел начинать совместную работу с безответственных поступков, и поэтому оглядывась на подъезжающие машины с полицейскими номерами и мигалками, он начал протискиваться скозь уже слегка «подрумяненную» толпу.
Охранники вырвались из импровизированного оцепления, получив по нескольку ударов, и скрылись в калитке. Шум и движение толпы уже начало успокаиваться, журналисты довольные отснятым материалом начали отодвигаться от места действия, когда в толпу со всего размаху залетели полицейские в форме, в бронежилетах и дубинками. Саша, только успев добежать до Павла, уже чувствовал, что сзади его догоняет более разрушительная сила — некая финальная часть это «нечеловеческой симфонии». Приятель успел потянуть Сашу за рукав, и они оба, присев, начали практически «отползать» от начавшейся настоящей «заварухи»: удары дубинками летели направо и налево, «раздавая» всем без определения виновных.
Отойдя на несколько шагов от забора, Паша потянул его ближе к отрытой калитке, сжимая в руках какую-то сумку.
— Чо делать, то, Паш?
— Молчи, сейчас увидишь.
Они запрыгнули в незапертую калитку в заборе, и увидели невдалеке небольшой деревянный домик с единственным светящимся окном, в котором двигались какие-то тени. К домику вела невидимая, ещё не протоптанная как следует, заснеженная тропинка.
Приятели нащупали какие-то плиты, на которых можно было присесть, прижавшись к забору, с другой стороны. Снаружи были слышны шлепки, удары, матерная откровенная брань, хотя чувствовалось, что «движения» стало меньше. Толпа, оставшаяся без «дирижера» и «полководца», видимо таяла, выполнив свою миссию.
Паша открыв сумку, вытащил… пакет молока и протянул другу. Пакет молока был открыт и весил при этом, как пакет с кирпичом, а не молочным продуктом. Сверху из пакета торчал какой-то шнурок.
— Пригнись, а то они нас увидят, — Паша повалил приятеля на землю.
Падать, а тем более лежать в грязной, холодной ноябрьской земле, вечером, рядом с забором, держа в руках какой-то кирпич в пакете молока совсем не входило в Сашины планы, он злобно выругался и почувствовал, что так не ругался очень давно.
Словно какая-то сила пригнула его к земле, — он в этот момент чувствовал себя каким-то земноводным, звероподобным, ползающим по земле, животным. «Измазал хорошую куртку, порвал джинсы, лежу на земле, в грязи», — словно подытоживал он свою первую операцию в пашиной компании.
Паша тоже ругался, особенно на какого-то Рустама, который должен был делать это вместо него.
— Что делать? — выдохнул и сплюнул грязным плевком Саша.
— Что, что… палить. Палить гадов, — Паша был в этот момент не похож на себя, в не менее грязной куртке, с оторванным рукавом, грязными руками он рылся в какой-то сумке, который еще минуту назад прижимал к себе.
— Где они…., ….., …… — матерился он беспощадно.
Саша ещё раз посмотрел на него и не узнал его лица. Перед ним светились глаза отчаянного волка, который был загнан в засаду и готовился последним прыжком броситься на шею противника, чтобы вцепиться зубами и загрызть, растерзать… и съесть своего врага. Такое нечеловеческое лицо своего друга он видел впервые. И тут Саше стало по-настоящему страшно. Это был не сон, не рассказ или кино, — это была реальность.
Паша искал спички, чтобы запалить шнур самодельной бомбы.
— А это-то зачем? — судорожно за секунду понял замысел своего лежания в грязи Саша. — Зачем? – повторил он свой вопрос.
— Молчи. Сейчас всё узнаешь, — шипел Павел.
— Паш, зачем поджигать-то, там же люди? — у Саши задрожали руки.
— Какие люди… Люди, люди… выбегут твои люди, домик пока зайдется, никого не тронем, если что…
— Паша! — приятель попытался еще раз посмотреть ему в глаза. — Паша, чего ты делаешь?
— Уйди, не мешай, спичек не могу найти…. — уже почти хрипел его друг.
Саша пытался выдернуть из пашиных рук белый молочный пакет, но тот держал его крепко одной рукой, другой при этом шлепал себя по карманам, в поисках огня.
— Обалдел что-ли? Люди тут говорю, отдай.
— Сашка! Не лезь! Уйди, говорю!
— Люди тут!
— Какие, на хрен, люди?
— Обычные, они то чем виноваты?
— Да говорю тебе, подпалим слегка и всё… Не лезь… да где же спички?
— Дай сюда!
— Не дам.
— Дай.
— Во! — Паша вытащил одной рукой на свет серый коробок и зубами приоткрыл его, вытаскивая спичку.
— Мы с тобой об этом не говорили, Паша! Не вздумай, там люди!
— Мы еще много, о чем не говорили с тобой, Сашенька… не бойся, это не больно. Зато картинка будет в телевизоре… Гореть будет… Хорошо гореть… — беззвучно хрипел Паша, роняя коробок. — Вот, е-моё, рассыпались.
Оставшаясь в его руках единственная спичка была тут же зажжена о коробок и огонь потянулся к шнуру, который выглядывал из импровизированного молочного пакета. Кто-то выбежал из домика с единственным светлым окном и бежал навстречу тому месту, где они лежали вдвоем, распихивая друг друга, словно чувствуя опасность, которая исходила от этих двух людей, лежащих на мокрой и грязной земле строительной площадки.
Саша привстал на руках, потянулся из всех сил, и шумным, громким выдохом погасил зажженную спичку в пашиных руках. Тонкой струйкой взвился серенький дымок и погас. Саша откинулся назад, замечая рвущуюся руку, заготовленную для удара. Для удара, по нему, по Саше.
Подбежавший охранник в наступившей темноте, практически не заметил их, лежащих под забором и толкавших друг друга с отборным матом. Один из них встал, попытался отряхнуться, поднял с земли пакет из-под молока и направился обратно к калитке.
Хлопнув калиткой, Саша увидел полицейских, которые тащили некоторых наиболее несогласных участников акции к машинам. Саша инстинктивно поднял руки вверх, но через несколько секунд понял, что никому тут уже не нужен, ни толпе, ни полицейским, ни своему бывшему другу. Павел прошел мимо его машины, злобно сплюнул, исподлобья посмотрев на него, и двинулся к микроавтобусу с журналистами. Мероприятие было закончено, и он, видимо, поехал подводить итоги.



6.


Дома, раздевшись и сняв с себя всё грязное, Саша залез в горячую ванну и долго смотрел на струю чистой воды из крана, вспоминая по минутам события сегодняшнего дня. За дверью громко работал телевизор, где передавали точь-в-точь слова вечернего репортажа о событиях в Краснореченском районе.
Саша слушал, лицо его краснело, — то ли от слишком горячей воды, то ли от стыда за то, что происходило там, около забора…
«Ведь ещё секунда, и могло бы случиться непоправимое», — думал он.
Выйдя из ванны и обернувшись полотенцем, он лег на диван и почти час молча смотрел в потолок, потом закрыл глаза. Неожиданный звонок мобильного телефона практически разбудил Александра:
— Алло.
— Александр, это отец Роман по поводу художественной школы. Вы подумали, сможете ли помочь нам, вести уроки рисования у детей? Они ждут вас... Что вы решили?
В голове у Саши ещё раз промелькнула сегодняшняя сцена со спичками, быстро, словно молния; ему показалось, что Паша не остановится, что может вернуться туда, может случиться что-то ужасное, непоправимое…
Он переложил трубку в другую руку:
— Да. Я согласен, отец Роман. Когда мы сможем увидеться с вами?
— В любое время, я ведь знаете, пока без места службы… храм ведь еще только строится… знаете, у нас там… сегодня была какая-то драка, вот только что передавали по местному каналу репортаж. Вы слышали?
— Да, нет… Не слышал…
— А… А мне показалось, что вас там показывали… Наверное, обознался, это были не вы.
— Нет… Это был… не я.
— Ну хорошо, значит договорились?
— Хорошо, договорились.
— Ну и с Богом!
— М-м, — промычал в ответ Сашин голос.
За окном продолжал падать снег, накрывая Землю чистым белым и теплым одеялом.
Зима была уже совсем близко.

Рассказ «Последняя спичка» вы можете прочитать, скачав книгу Максима Федосова на Litres.ru

Свидетельство о публикации №215042202112 © Максим Федосов. 2017 год.
Отзывы читателей
Здесь вы можете прочитать лишь некоторые отзывы, которые оставляют читатели о рассказах Максима Федосова.
  • Рассказ произвел на меня большое впечатление. Как все узнаваемо! Технологии "майданов" и "цветных" революций, с превращением людей из мыслящих и моральных в безмозглых оплачиваемых статистов с принесением обязательной "сакральной" жертвы. Все просто, технологично и страшно, по человечески страшно... И как хорошо, что человеческое все-таки победило в душе Саши. Значит есть надежда, что и в нашем обществе еще может возродиться высокая нравственность и вера в Бога. Это нам совершенно необходимо для выживания. Иначе вот такие "Паши", как крысоловы со своей гипнотизирующей дудочкой, уведут нас всех в НИКУДА. Спасибо за хороший рассказ, за то, что он заставляет думать, размышлять, осознавать. С уважением, Дарья Щедрина.
    Дарья Щедрина
  • Динамично, ярко, выпукло и образно. Честно говоря - вызывает оторопь циничность, а главное легкость переноса забугорных технологий на русскую почву без особого сопротивления интеллигенции. Манипуляции и диверсионные методы работы - как политтехнологии - это война со своим народом. И честно говоря - слабая надежда на воскресные школы в качестве альтернативы таким вот "Мамонтам".
    Есть более радикальный, причем мирный проект преодоления этого "смутного" времени и затмения в Душах людей, коллега Максим.
    Александр Платонов
  • Ткнул пальцем наугад и попал в «Последнюю спичку». Первое, что почувствовал после её прочтения - зависть. Надо же, чёрт возьми, как легко и просто Максим собирает, компонует и ужимает видимый им мир в небольшую ёмкость рассказа. Да-а-а-а. Талант есть талант. И в подборе сюжета, и в профессиональном знании материала, и в выборе двух парней , раскручивающих каждый свою линию сюжета. Эти линии то переплетаются друг с другом, то отталкиваются, то увязываются в такой клубок что ни им, ни читателю, да, наверное, и самому Максиму не понятно как из него выбраться — разрубить или осторожно расплести.
    Начал читать с зевотой, потом стало интересно, иногда пропускал целые куски текста, чтобы быстрее узнать, что там дальше. Дошёл до конца, щёлкнул с удовольствием пальцами, крикнул в пустоту Максиму спасибо и пошёл по делам, теряя слюну зависти и раздираемый вопросами, на которые и сам не могу ответить. Например, не пойму почему Максим не бросил в рассказ 2-3 пригоршни сильных и острых слов, впечатляясь от которых читатель дрожал бы от происходящего. Не нашёл, что-ли? Скорее всего поленился искать. Или перегорел к конца писанины и махнул рукой — « Ништяк, сойдёт и так»
    То что хорошо написано — это факт. Ну, а какой толк в рассказе ? А может быть толка и не нужно? Кому-то из читателей по жизни ближе окажется Сашка, кому-то Пашка. Начнут доказывать себе и другим правоту своего героя, а это уже мыслительный процесс, который приведёт (дай Бог) к сдвигам (большим или маленьким) в характере читателя. Тогда границы между людьми, прочитавшими рассказ, будут более зримо очерчены, а значит и легче определить кто ты такой.
    Валерий Семенов
  • Оценивать современность трудно и просто здорово, что Вы пишете об этом. Я знаком с такими людьми, как Паша и сегодня к сожалению, они очень востребованы.
    Олег Волков
Made on
Tilda